Михаил булгаков: голова немного пьянеет после душных ущелий москвы - родина

КОКТЕБЕЛЬ, ФЕРНАМПИКСЫ И "ЛЯГУШКИ" Коктебель наполнен людьми, болеющими "каменною болезнью". Приезжает человек, и если он умный - снимает штаны, вытряхивает из них

московскую-тульскую дорожную пыль, вешает в шкаф, надевает короткие трусики, и вот он на берегу. Если не умный - остается в длинных брюках, лишающих его ноги крымского воздуха, но все-таки

он на берегу, черт его возьми! Солнце порою жжет дико, ходит на берег волна с белыми венцами, и тело отходит, голова немного пьянеет после душных ущелий Москвы. На закате новоприбывший

является на дачу с чуть-чуть ошалевшими глазами и выгружает из кармана камни. - Посмотрите-ка, что я нашел! - Замечательно, - отвечают ему двухнедельные старожилы, в голосе их слышна

подозрительно-фальшивая восторженность, - просто изумительно! Ты знаешь, когда этот камешек особенно красив? - Когда? - спрашивает наивный москвич. - Если его на закате бросить в воду, он

необыкновенно красиво летит, ты попробуй! Приезжий обижается. Но проходит несколько дней, и он начинает понимать. Под окном его комнаты лежат грудами белые, серые и розоватые голыши, сам он

их нашел, сам же и выбросил. Теперь он ищет уже настоящие обломки обточенного сердолика, прозрачные камни, камни в полосках и рисунках. По пляжу слоняются фигуры: кожа у них на шее и руках

лупится, физиономии коричневые. Сидят и роются, ползают на животе. Не мешайте людям - они ищут фернампиксы! Этим загадочным словом местные коллекционеры окрестили красивые породистые камни.

Кроме фернампиксов, попадаются "лягушки", прелестные миниатюрные камни, покрытые цветными глазками. Не брезгуют любители и "пейзажными собаками". Так называются простые

серые камни, но с каким-нибудь фантастическим рисунком. В одном и том же пейзаже на собаке может каждый, как в гамлетовском облике, увидеть все, что ему хочется. - Вася, глянь-ка, что на

собачке нарисовано! - Ах, черт возьми, действительно, вылитый Мефистофель... - Сам ты Мефистофель! Это Большой театр в Москве! Те, кто камней не собирает, просто купаются, и купание в

Коктебеле первоклассное. На раскаленном песке в теле рассасывается городская гниль, исчезает ломота и боли в коленях и пояснице, оживают ревматики и золотушные. А. Остроумова-Лебедева.

Портрет Михаила Булгакова. Коктебель, 1925 год. Коктебель из всех курортов Крыма наиболее простенький. Т. е. в нем сравнительно мало нэпманов, но все-таки они есть. На стене оставшегося от

довоенного времени помещения, поэтического кафе "Бубны", ныне, к счастью, закрытого и наполовину обращенного в развалины, красовалась знаменитая надпись: Нормальный дачник - друг

природы. Стыдитесь, голые уроды! "Нормальный дачник был изображен в твердой соломенной шляпе при галстуке, пиджаке и брюках с отворотами". Эти друзья природы прибывают в Коктебель

и ныне из Москвы, и точно в таком виде, как нарисовано на "Бубнах". С ними жены и свояченицы: губы тускло-малиновые, волосы завиты, бюстгальтер, кремовые чулки и лакированные

туфли. Отличительный признак этой категории: на закате, когда край моря одевается мглой и каждого тянет улететь куда-то ввысь или вдаль, и позже, когда от луны ложится на воду ломкий золотой

столб и волна у берега шипит и качается, эти сидят на лавочках спиною к морю, лицом к кооперативу и едят черешни. Ялта. ЯЛТА Ялта и хороша, Ялта и отвратительна, и эти свойства в ней

постоянно перемешиваются. Сразу же надо зверски торговаться. Ялта - город-курорт: на приезжих, т. е., я хочу сказать, прибывающих одиночным порядком, смотрят как на доходный улов. По спящей,

еще черной с ночи набережной носильщик привел куда-то, что показалось похожим на дворцовые террасы. Смутно белеет камень, парапеты, кипарисы, купы подстриженной зелени, луна догорает над

волнорезом сзади, а впереди дворец, - черт возьми! Наверное, привел в самую дорогую гостиницу. Так и оказалось: конечно, самая дорогая. Номера в два рубля "все заняты". Есть в три

рубля. - А почему электричество не горит? - Курорт-с! - Ну ладно, все равно. В окнах гостиницы ярусами Ялта. Светлеет. По горам цепляются облака и льется воздух. Нигде и никогда таким

воздухом, как в Ялте, не дышал. Не может не поправиться человек на таком воздухе. Он сладкий, холодный, пахнет цветами, если глубже вздохнуть - ощущаешь, как он входит струей. Нет лучше

воздуха, чем в Ялте! Наутро Ялта встала, умытая дождем. На набережной суета больше, чем на Тверской: магазинчики налеплены один рядом с другим, все это настежь, все громоздится и кричит,

завалено татарскими тюбетейками, персиками и черешнями, мундштуками и сетчатым бельем, футбольными мячами и винными бутылками, духами и подтяжками, пирожными. Торгуют греки, татары, русские,

евреи. Все втридорога, все "по-курортному" и на все спрос. Мимо блещущих витрин непрерывным потоком белые брюки, белые юбки, желтые башмаки, ноги в чулках и без чулок, в белых

туфельках. МОРСКАЯ ЧАСТЬ Хуже, чем купание в Ялте, ничего не может быть, т. е. я говорю о купании в самой Ялте, у набережной. Представьте себе развороченную, крупнобулыжную московскую

мостовую. Это пляж. Само собой понятно, что он покрыт обрывками газетной бумаги. Но менее понятно, что во имя курортного целомудрия (черт бы его взял, и кому это нужно!) налеплены

деревянные, вымазанные жиденькой краской загородки, которые ничего ни от кого не скрывают, и, понятное дело, нет вершка, куда можно было бы плюнуть, не попав в чужие брюки или голый живот. А

плюнуть очень надо, в особенности туберкулезному, а туберкулезных в Ялте не занимать. Поэтому пляж в Ялте и заплеван. Само собою разумеется, что при входе на пляж сколочена скворечница с

кассовой дырой и в этой скворечнице сидит унылое существо женского пола и цепко отбирает гривенники с одиночных граждан и пятаки с членов профессионального союза. Диалог в скворечной дыре

после купания: - Скажите, пожалуйста, вы вот тут собираете пятаки, а вам известно, что на вашем пляже купаться невозможно совершенно?.. - Хи-хи-хи. - Нет, вы не хихикайте. Ведь у вас же пляж

заплеван, а в Ялту ездят туберкулезные. - Что же мы можем поделать! - Плевательницы поставить, надписи на столбах повесить, сторожа на пляж пустить, который бы бумажки убирал. Открытие

крестьянского санатория в Ливадии. 1925 год. Фото: РИА Новости В ЛИВАДИИ Здесь, среди вылощенных аллей, среди дорожек, проходящих между стен розовых цветников, приютился раскидистый и

низкий, шоколадно-штучный дворец Александра III, а выше него, невдалеке, на громадной площадке белый дворец Николая II. Резчайшим пятном над колоннами на большом полотнище лицо Рыкова. На

площадках, усыпанных тонким гравием, группами и в одиночку, с футбольными мячами и без них, расхаживают крестьяне, которые живут в царских комнатах. В обоих дворцах их около 200 человек. Все

это туберкулезные, присланные на поправку из самых отдаленных волостей Союза. Все они одеты одинаково - в белые шапочки, в белые куртки и штаны. И в этот вечерний, вольный, тихий час сидят

на мраморных скамейках, дышат воздухом и смотрят на два моря - парковое зеленое, гигантскими уступами - сколько хватит глаз - падающее на море морское, которое теперь уже в предвечерней мгле

совершенно ровное, как стекло. В небольшом отдалении, за дворцовой церковью, с которой снят крест, за колоколами, висящими низко в прорезанной белой стене (на одном из колоколов выбита на

меди голова Александра II с бакенбардами и крутым носом. Голова эта очень мрачно смотрит), вылощенный свитский дом, а у свитского дома звучит гармоника и сидят отдыхающие больные. Когда

приходишь из Ливадии в Ялту, уже глубокий вечер, густой и синий. И вся Ялта сверху до подножия гор залита огнями, и все эти огни дрожат. На набережной сияние. Сплошной поток, отдыхающий,

курортный. В ресторанчике-поплавке скрипки играют вальс из "Фауста". Скрипкам аккомпанирует море, набегая на сваи поплавка, и от этого вальс звучит особенно радостно. Во всех

кондитерских, во всех стеклянно-прозрачных лавчонках жадно пьют холодные ледяные напитки и горячий чай. Ночь разворачивается над Ялтой яркая. Ноги ноют от усталости, но спать не хочется.

Хочется смотреть на высокий зеленый огонь над волнорезом и на громадную багровую луну, выходящую из моря. От нее через Черное море к набережной протягивается изломанный широкий золотой

столб. Кабриолеты севастопольского "Крымкурсо" не роскошь, а средство передвижения курортников. СЕВАСТОПОЛЬ, И КРЫМУ КОНЕЦ Под вечер, обожженные, пыльные, пьяные от воздуха, катили

в беленький раскидистый Севастополь, и тут ощутили тоску: "Вот из Крыма нужно уезжать". Автобандиты отвязали вещи. Угол на одном чемодане был вскрыт, как ножом, и красивым углом

был вырван клок из пледа. Все-таки при этой дьявольской езде машина "лизнула" крылом одну из мажар. Лихие ездоки полюбовались на свою работу и уехали с веселыми гудками, а мы

вечером из усеянного звездами Севастополя, в теплый и ароматный вечер, с тоскою и сожалением уехали в Москву.