Александр филиппенко рассказал "рг" о своих главных принципах - российская газета

АЛЕКСАНДР ФИЛИППЕНКО: ...Я уже все сделал и все сыграл - от Кощея Бессмертного до командира подводной лодки. И любовника я сыграл, и смерть. И в классической "мыльной опере"

"Бедная Настя", где не было никакой чеховщины и полутонов. За меня говорят мои герои, мне нечего сказать. К тому же я очень устал. У меня сейчас в работе две роли - одна в

спектакле Гоголь-центра - там мы репетируем МакДонаха, пьесу "Палачи". Я играю самого главного палача. Премьера будет в сентябре. Вторая - в Театре Наций, где у меня уже была

первая встреча, там спектакль выйдет к Новому году: молодой режиссер Тимофей Кулябин ставит "Разбитый кувшин" Клейста. В конце сентября и 1 ноября у меня два грандиозных сольных

концерта, один в Консерватории, другой в Зале Чайковского. Я читаю Гоголя и звучит музыка Шнитке. Перед юбилеем я хочу чуть-чуть отдохнуть - так случилось, что у нас есть маленькая часть

дома в Ново-Переделкино, в райне Солнцево. Потом соседи уехали, продали нам еще часть. Там и собачки наши живут, норвич-терьеры - самые лучшие в мире псы. А еще там чудный маленький кусочек

земли со старыми яблонями. В "Крохотках" Солженицына есть великолепная фраза: "Пока можно еще дышать после дождя под яблоней, можно еще и пожить!" Завтра я поеду на дачу,

а под юбилей сбегу недели на две: в начале сентября меня в Москве не будет. Мы поедем в Венецию. Три дня там, а потом мы будем недалеко от нее, в Абано-Термах. ВЫ КАЖЕТЕСЬ АБСОЛЮТНО

СВОБОДНЫМ, НЕ ПОДЧИНЯЮЩИМСЯ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАМ ЧЕЛОВЕКОМ. ЭТО ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ТАК? АЛЕКСАНДР ФИЛИППЕНКО: В конце шестидесятых я был старшим инженером Института геохимии. А еще играл в эстрадной

студии МГУ "Наш дом". В 1967-м нам дали грамоту за идеологическое воспитание подрастающего поколения, а играли мы "Город Градов" Платонова, произведение антисоветское. На

пятилетнем юбилее Таганки, которую закрывали каждый день, я, Фарада и Миша Филиппов выбегали и кричали: "Послушайте! Ведь если театры закрывают, значит, это кому-нибудь нужно? Значит,

просто необходимо, чтобы каждый вечер закрывали какой-нибудь театр!" И когда по решению парткома МГУ закрыли наш театр, Юрий Петрович Любимов сказал: "Пусть Филиппенко приходит к

нам. Я его знаю". На худсовете я почитал Зощенко, Сашу Черного, и меня приняли в труппу. Одновременно я учился в Щукинском училище. На Таганке к этому времени первая десятка актеров уже

была. Главных ролей я не играл, но на концертах-то были Высоцкий, Хмельницкий, Смехов, фортепиано и я, вся наша бригада... А ЕЩЕ ВЫ БЫЛИ СТИЛЯГОЙ И УЧАСТВОВАЛИ В КВН... АЛЕКСАНДР

ФИЛИППЕНКО: Одеваться как стиляга, носить узкие брюки, яркий галстук и ботинки на толстой подошве в 1964-м было уже не опасно, не то что в пятидесятых. Мой КВН был самым ранним, первым,

домасляковским. В 1962 году наш Физтех играл против команды Первого меда, которую возглавлял врач Григорий Горин. Шли прямые передачи в эфир без репетиций, без монтажа. ЕСТЬ ЛИ У ВАС ГЛАВНЫЕ

ЖИЗНЕННЫЕ ПРИНЦИПЫ? АЛЕКСАНДР ФИЛИППЕНКО: Надо идти за случаем. Когда я, работая на Таганке, заканчивал Щуку, был поставлен дипломный спектакль "Игроки", и я играл в нем Ихарева.

А потом мне сказали: "Александр, худсовет собирается перенести "Игроков" на большую сцену театра Вахтангова". Так я стал вахтанговским артистом, и это было как

аспирантура - наблюдать за работами Плотникова, Молчанова, Осенева, Ульянова стало моей великой школой. Я видел, как на гастролях Ульянов один день играл Ленина, второй Сталина, третий

Разина, а потом Ричарда Третьего, и думал, что только абсолютно внутренне свободный человек способен на такое. И мои работы по Солженицыну - тоже случай. Мне позвонила Гениева из Библиотеки

иностранной литературы, попросила прочесть главу из "Одного дня Ивана Денисовича" на их вечере. В первом ряду сидела Наталья Дмитриевна Солженицына. Так родился сценический вариант

повести. И помогал мне в этом великий художник-постановщик Давид Боровский, которого я знал еще с Таганки. Благодаря случаю, разговору с Алексеем Уткиным, золотым гобоем России, с которым

мы хотели сделать поэтический концерт, родился спектакль по "Крохоткам". Огромную помощь оказала Наталья Дмитриевна. В Щукинском училище Борис Захава поставил бы ей зачет по

режиссуре. Сейчас я редко играю этот спектакль, он требует таких затрат энергии! Однажды я ходил с холтером, прибором, сутки просчитывающим сердце и пульс. Играл с ним "Один день Ивана

Денисовича", а потом врач в ужасе меня спросил: - А что у вас было в 22.10? - Это финал Солженицына. - Да у вас там 150-200 пульс, вы что, с ума сошли? Прекратите! Мы с Натальей

Дмитриевной пробовали сократить спектакль. А нельзя, не получается, там все очень точно, плотно выстроено. Советую всегда правильно составлять договор, это совершенно необходимо для людей

зависимой актерской профессии. Тогда ты все-таки что-то можешь выторговать. Например, машину, чтобы она за мной уезжала и приезжала. На съемках "Бедной Насти" надо мной смеялись:

Филиппенко выговорил себе три стула! А я в договоре написал, чтобы было у меня обязательно три стула, неважно где, но мои. На одном я, на другом костюм, на третьем текст. С договорами мне

помогают жена Марина, потомственный телевизионный режиссер, дочка, кандидат исторических наук, и их подруга-юрист. Вот весь мой худсовет. А еще очень важно вовремя уйти на тренерскую работу.

Жить аккуратней, без дерготни, зря не прыгать. Не выглядеть смешным. Внутри еще рок-н-ролл, а ты стараешься вести себя потише. В последнее время я часто вспоминаю реплику Юрского:

"Саша, больше всего я не ожидал, что доживу до этого возраста". Другими словами, надо думать, как не испортить свой некролог. Физтех учил нас: думайте по-другому. А сейчас и так

все другое, и порой это сложно принять. Если бы те задачи, которые ставят передо мной сегодняшние режиссеры, я бы в 1975-м озвучил моему педагогу, великому Захаве, он бы меня на осень, на

пересдачу экзамена отправил. Тут меня очень выручает молитва пожилого человека, которую я услышал от Алексея Германа, когда снимался в его фильме "Мой друг Иван Лапшин":

"...Господи, ты лучше меня знаешь, что я скоро состарюсь. Удержи меня от попытки думать, что я по каждому поводу должен что-то сказать, чтобы это улучшить. Пусть я буду раздумчивым, а

не тираном. Дай мне сил поменьше говорить о болезнях. Их становится все больше, а рассказывать о них все слаще. Дай мне крылья даже в немощи моей достигать целей. Усмири мою самоуверенность.

И еще об одном прошу, Господи. Не жалей меня, когда у тебя будет случай преподать мне хороший урок, показав, что и я могу ошибаться..." Дословно НАТАЛЬЯ СОЛЖЕНИЦЫНА: НАШЕ

СОТРУДНИЧЕСТВО - ЩЕДРЫЙ ПОДАРОК СУДЬБЫ АЛЕКСАНДР ФИЛИППЕНКО, РАССКАЗЫВАЯ О ТОМ, КАК ОН ЧИТАЕТ СО СЦЕНЫ ТЕКСТЫ СОЛЖЕНИЦЫНА, ГОВОРИЛ О ВАШЕМ ВКЛАДЕ В ЕГО СПЕКТАКЛИ. КАК ВЫ ОЦЕНИВАЕТЕ ЭТОТ

ОПЫТ? НАТАЛЬЯ СОЛЖЕНИЦЫНА: Не свой вклад, разумеется, а возможность сотрудничать с любимым Александром Филиппенко я оцениваю как щедрый подарок судьбы. Если мое участие, по его мнению, было

сколько-нибудь полезно, я счастлива вдвойне. СЦЕНИЧНА ЛИ ПРОЗА АЛЕКСАНДРА ИСАЕВИЧА? НАТАЛЬЯ СОЛЖЕНИЦЫНА: Рассказы, по-моему, сценичны все до единого. "Раковый корпус", "В

круге первом" - тоже. Но и "Красное Колесо", поставленное в Театре Российской армии режиссером Борисом Морозовым, идет с аншлагом. НЕЛЬЗЯ СКАЗАТЬ, ЧТО ДРАМАТУРГИЯ СОЛЖЕНИЦЫНА

НАШЛА ПУТЬ К ЗРИТЕЛЮ. ИЗМЕНИТСЯ ЛИ ЭТО, НА ВАШ ВЗГЛЯД? НАТАЛЬЯ СОЛЖЕНИЦЫНА: У Солженицына четыре пьесы. "Пир победителей" - о последних месяцах Великой войны, самая веселая его

пьеса, при этом сочиненная в голове, без бумаги, на каменной кладке в Особом лагере - была блистательно поставлена и шла в Малом театре. "Свечу на ветру" он и сам не любил и не

ждал ей театральной судьбы. А две другие пьесы - "Олень и Шалашовка" и "Пленники" - о жизни в лагерях, эта тема вообще повсюду сошла с театральных сцен, и вряд ли это

вскоре изменится. ОТКРЫЛИ ЛИ, НА ВАШ ВЗГЛЯД, РАБОТЫ ФИЛИППЕНКО ЧТО-ТО НОВОЕ В ПРОЗЕ СОЛЖЕНИЦЫНА? НАТАЛЬЯ СОЛЖЕНИЦЫНА: Это в большой степени зависит от зрителя: насколько внимательным или

насколько тонким читателем Солженицына он прежде того был. Но что, например, для читателя, оглушенного лагерной "жестью", было открытием в филиппенковском прочтении "Ивана

Денисовича" - это как много в тексте смешного, как много юмора наряду с горечью и суровостью, и это замечено и выявлено именно артистическим и человеческим талантом Александра

Филиппенко.