Ирина оверина, руководитель омского областного фонда защиты прав инвесторов, депутат законодательного собрания омской области: «лучше честно зарабатывать три рубля и жить спокойно, чем хапнуть тысячу, а потом бегать и прятаться»

Как выживают женщины-предприниматели в экономике, построенной мужчинами? Этот вопрос актуален всегда, а особенно сегодня, накануне Международного женского дня, который традиционно отмечается

в России 8 марта. Накануне праздника обозреватель «КВ» Николай ГОРНОВ побеседовал о жизни, семье, бизнесе и общественной деятельности с женщиной-политиком, депутатом Законодательного

собрания Омской области, руководителем Омского областного фонда защиты прав инвесторов Ириной ОВЕРИНОЙ. — Ирина Анатольевна, буквально на днях мне попалась на глаза официальная публикация о

выделении вашему фонду субсидии из областного бюджета. О какой сумме идет речь? Вы впервые получили об области финансовую поддержку? — Нет, не впервые, нам из областного бюджета каждый год

выделяют по 300 тысяч рублей, на эти деньги мы, собственно, и существуем. — А я думал, что областная власть захотела порадовать новоизбранного депутата Законодательного собрания Омской

области от «Справедливой России», чтобы она стала более лояльной к партии власти… — Ни в коем случае. Это не подкуп депутата. Деньги из расчета 25 тысяч рублей в месяц на поддержание работы

нашего фонда, в том числе на заработную плату его работникам, выделяются из областного бюджета уже порядка десяти лет. Просто в этом году они были оформлены в виде субсидии. — И таких

небольших средств вашему фонду хватало? — Не могу сказать, что этих денег хватало. Но иногда нам еще предприниматели помогали. В свое время оказывали спонсорскую поддержку и Александр

ВЕРЕТЕНО, и Юрий ШУШУБАЕВ, и Игорь ЗУГА. — Омский областной фонд защиты прав инвесторов начинался, насколько я помню, с общественной организации «Общество зашиты прав вкладчиков и владельцев

ценных бумаг». А получили реально хоть какую-то компенсацию все те люди, которые остались в 90-х с нарезанной бумагой? — Через наш фонд прошло, если не ошибаюсь, порядка 11 миллионов

рублей. И до сих пор к нам люди обращаются за компенсациями. Мы эти деньги не из доходов областного фонда выплачивали, конечно, а из средств федерального Фонда защиты прав инвесторов,

созданного еще в 90-х указом Бориса ЕЛЬЦИНА. Мы только готовим списки, отправляем их в Москву, а сумму компенсации и порядок выплат определяет попечительский совет федерального фонда. —

Сколько омичей пострадало в 90-х от различного рода махинаций на финансовом рынке? — Думаю, этого не знает сегодня никто. Клиентские базы инвестиционных компаний не сохранились. Кто-то,

видимо, специально свои базы уничтожал, кто-то сдал в правоохранительные органы, и какова дальнейшая их судьба — я не знаю. Фонд в своей работе ориентировался на сертификаты о покупке ценных

бумаг, которые нам предъявляли инвесторы разорившихся инвесткомпаний. — У вас есть список инвесткомпаний, которые собирали деньги в Омске? Сколько их было всего? Какие самые крупные? —

Список у нас общефедеральный, он довольно длинный, в нем порядка 400 компаний. Самые крупные — это, однозначно, «Русский дом Селенга», «Русская недвижимость», «Хопер-Инвест». По ним больше

всего обращений было. Но самое ужасное знаете что? Люди ведь до сих пор не хотят брать на себя ответственность за свои инвестиционные решения. Я согласна, за первую волну обманутых

вкладчиков, которая была в 90-х, государство должно нести ответственность. Оно и несет, собственно. Пытается компенсировать людям потери. Но ведь даже у нас были случаи, когда мы выплачивали

людям компенсации, а они вкладывали их опять непонятно куда, снова теряли деньги и возвращались к нам, требуя компенсации. — А с обманутыми дольщиками ваш фонд как работает? — С дольщиками,

сразу скажу, ситуация совершенно иная. Мы не концентрируем у себя в фонде средства, чтобы выплачивать компенсации или вкладывать деньги в достройку домов. Наше участие ограничивается скорее

информационной поддержкой. Вот сейчас планируем открыть свой сайт, на котором люди могли бы получить необходимую им информацию. — Информацию по неблагонадежным застройщикам? — В том числе.

Лучше людей изначально предостеречь, чем потом получить новую проблему. Инвестиции в строящееся жилье – это слишком рискованные вложения. На Западе, например, деньги дольщиков аккумулирует

не застройщик, а банк, и банк контролирует ход строительства. При такой схеме уже намного труднее потратить деньги дольщиков на иные цели. А у нас получается, что контролировать застройщика

некому. Ну да, законодательство предусматривает для недобросовестных застройщиков и уголовное наказание. И что? Мошенников нужно наказывать, я согласна, но кому из дольщиков станет легче,

если директора строительной компании посадят? Система наказаний – она ведь не из области экономики. На мой взгляд, нам необходима страховая система. Нужно, чтобы банки инвестировали, а

каждый договор частного инвестора с застройщиком страховался на случай его неисполнения. — В смысле сегодня в недвижимость лучше не инвестировать? — Можно инвестировать и в недвижимость,

если понимать все риски. Это ведь сами люди принимают инвестиционные решения, а не губернатор, к которому они потом приходят в поисках справедливости. Я тоже люблю риск и на фондовом рынке

играю, но я никогда не отдам свои деньги, не изучив внимательно компанию или человека, с которыми собираюсь заключать договор. Почему частные банки неохотно финансируют жилищное

строительство? Потому что слишком высокие риски. Никто же из нас не даст в долг миллион рублей человеку, который подойдет к нам на улице. А какому-то неизвестному дяде, который сидит в офисе

и всем обещает построить дом, – дадут. Разве не странно? — Если я правильно понимаю, работа в фонде всегда была больше общественной нагрузкой. А деньги на жизнь вы зарабатывали арбитражным

управлением? — Совершенно верно. Зарабатывала тяжелым мужским трудом – арбитражным управлением. — За арбитражными управляющими закрепилась не очень хорошая репутация. Вас это никогда не

смущало? — У нас любят найти внешнего врага. Экономика не срабатывает, а виноватым почему-то остается всегда арбитражный управляющий. Но мы-то приходим, как правило, уже на руины.

Безусловно, арбитражный управляющий может усугубить ситуацию, но в большинстве случаев, когда приходим мы, то предприятия уже нет и нам остается только выполнить формальную процедуру

закрытия предприятия. Ко всему прочему в России и законодательство о банкротстве с массой недостатков. В мире известны всего две системы проведения процедуры банкротства – английская и

немецкая. Одна защищает права кредиторов, другая – права должника. В нашем случае получилось как всегда – от арбитражного управляющего закон требует соблюдения интересов сразу всех сторон:

должника, кредиторов и даже общества в целом. Первый закон о банкротстве, кстати, был намного лучше. А к новому, принятому в 2003 году, уже столько поправок было, что я сама иногда путаюсь.

Он не очень гибкий. Формулировки в нем не четкие, позволяющие различные толкования. И писали этот закон, как мне кажется, исключительно под банкротство крупных предприятий. А я, например, в

своей практике сталкивалась преимущественно с небольшими предприятиями-банкротами. Закон – это формализованная практика на самом деле. А у нас все как-то наоборот. Сначала теоретики напишут

закон, используя, как правило, западный опыт, а потом мы все вместе пытаемся приспособить эти законы к практической деятельности. — За 12 лет работы арбитражным управляющим вы, наверное,

много предприятий закрыли? — Список получается действительно длинный. Но большая его часть – отсутствующие должники. В отдельные годы их было даже слишком много. А серьезных предприятий, где

мне довелось проводить процедуру конкурсного производства, – буквально единицы. Не доверяли. Женщина у нас на любом поле проигрывает. — Странно. А мне казалось, что женщина-арбитражный

более ответственно подходит к процедуре конкурсного производства… — Не могу не согласиться. Женщины более законопослушны, чем мужчины. Я, например, всегда считала, что лучше честно

заработать свои три рубля и жить спокойно, чем хапнуть тысячу, а потом бегать и прятаться от всех. Вполне возможно, что женщины именно поэтому и проигрывают. Они не любят рисковать. А

процедура банкротство крупного предприятия – это высокие риски. — На вас никогда не давили кредиторы? — Бывали неприятные моменты, да. Но проблема здесь, я думаю, как раз в нечеткости

законодательства о банкротстве. — С преднамеренным банкротством не приходилось сталкиваться? — Приходилось. Но всего два раза за всю мою карьеру. Первый раз был, когда от таких заявлений

вообще отмахивались. Ну преднамеренное и преднамеренное. Суд принял мой отчет о завершении конкурсного производства, и предприятие было ликвидировано. А потом эта тема стала модной, и второй

раз, когда я, как эксперт, выявила признаки преднамеренности, то правоохранительные органы возбудили уголовное дело, был суд, и виновных посадили в итоге. — В Омске ведь много арбитражных

управляющих. Почему не можете договориться и создать омскую саморегулируемую организацию? — Не могу себе представить, как мы смогли бы объединиться в одно СРО, мы же фактически конкурируем

друг с другом. Нет, в принципе СРО в Омске создать можно. Но управляющие, которые в него войдут, будут в большинстве случаев из других городов России. — Не углубляясь в политику. Вот вы

сейчас депутат Законодательного собрания Омской области, и скоро вам катастрофически не будет хватать времени. От чего-то придется, видимо, отказаться. От чего? От работы в фонде или от

арбитражного управления? — Я человек очень активный, поэтому пока успеваю все. Разве что с внучкой стала еще реже видеться. Но если уж совсем не смогу управляться, то буду меньше брать дел в

арбитражном суде. От фонда мне отказаться будет тяжелее. Это же мое детище, по большому счету. — Когда стали депутатом, не ощутили никаких изменений к себе со стороны своих друзей,

знакомых, коллег? Завистливые взгляды на себе не ловили? — Собственно, я шла к своему депутатству долго, я 16 лет занималась общественной работой, и денег на выборы у меня было немного, о

чем прекрасно известно всем моим близким знакомым, друзьям и коллегам. Ну а посторонние люди, вполне возможно, и завидуют. Честно говоря, я и раньше ощущала некую зависть к себе со стороны

отдельных людей, и еще до того, как стала депутатом. Есть такие люди, кто считает, что все мне дается слишком легко. Ну и ладно. Пусть думают что хотят. — Кстати, мы в некотором роде

коллеги. Вы же управляли в начале 90-х женской газетой… — Не только управляла, но и статьи сама писала. И не сильно меня, кстати, правили. Я с литературой всегда дружила. Еще со школьных

лет. Школа у нас была самая сильная в Бердске, с учителями мне повезло. Я когда поступила в Новосибирский институт инженеров геодезии, аэрофотосъемки и картографии, то училась лучше тех

сокурсников, кто учился в Новосибирске. Практически по всем предметам мне на первом курсе автоматом ставили отличные оценки. — И что стало с вашей газетой «Анюта»? — Как и многие СМИ того

времени, мы не выжили. Хотя изначально дела у нас шли неплохо. И реклама была, и спонсоры нас поддерживали. Но наше налогообложение — оно вообще не дает развиваться бизнесу. И даже если

кому-то из предпринимателей удается выживать, честно выплачивая все налоги, то это результат очень упорного труда. И живут такие предприниматели очень небогато. — Если не секрет, как вы,

молодой инженер, познакомились с мужем-музыкантом? — Случайно. Когда уже приехала по распределению в Свердловск после института, зашла однажды в кафе и обратила внимание на высокого

красивого парня. А потом он пригласил меня танцевать. Так и познакомились. Люди искусства — они же красиво ухаживают. — А почему вы в инженерный вуз пошли? — Вообще-то я сначала думала пойти

на математический факультет университета, но потом соблазнилась перспективами, которые открывались перед инженерами-оптиками. Мы же все хотели в то время работать на будущее, на космос.

Нет, я не жалею, что получила инженерное образование. Наоборот, обидно, что этой отрасли в России сегодня уже практически нет. Обидно, что я не в той профессии, которую выбирала в свое время

по любви, что называется. У нас был очень сильный выпуск, а в профессии не осталось, насколько я знаю, никого. Все новые оптико-механические заводы, которые открывались в

семидесятых-восьмидесятых годах, либо разорились, либо давно свернули производство. И оптику, которую могли бы делать сами, мы теперь закупаем за границей. Вот сейчас все говорят о китайском

экономическом чуде. А какое чудо, если китайский предприниматель, начинающий собственный бизнес, два года работает вообще без налогов? А если через два года он расширяет производство,

вкладывает прибыль в развитие, то имеет очень серьезные льготы по налогам. Вот и все чудо. — Спасибо вам за интересную беседу. С праздником наступающим!